Суббота
- креатив
- 3.9.2007 16:34
- Ну, за нас, за красивых! А если мы некрасивые – значит, мужики зажрались!
- Воистину!
Дзынь!
Субботний вечер. За окном трясёт больными пятнистыми листьями и разноцветными презервативами старый тополь, из хач-кафе под кодовым названием «Кабак Быдляк», доносятся разудалые песни «Долина, чудная долина» и «Чёрные глаза», а мы с Юлькой сидим у меня на кухне, и тихо, по-субботнему, добиваем третью бутылку вина.
- Нет, ну вот ты мне скажи, - хрустит хлебной палочкой Юлька, вонзаясь в неё своими керамическими зубами, - Мы что, каркалыги последние, что ли? А?
Наклоняюсь назад, балансируя на двух задних ножках табуретки, и рассматриваю своё отражение в дверце микроволновки. Не понравилось.
- Ершова, - обращаюсь назидательно, - мы – нихуя не каркалыги. Мы – старые уже просто. Вот смотри!
Задираю рубашку, показываю Юльке свой живот. Нормальный такой живот. Красивый даже.
- Видишь? – спрашиваю.
- Нихуя, – отвечает Ершова, сдирая зубами акцизную наклейку с четвёртой бутылки, - А, не… Вижу! Серёжка в пупке новая? Золотая? Где взяла?
- Дура, - беззлобно так говорю, поучительно, - смотри, щас я сяду.
И сажусь мимо табуретки.
Пять минут здорового ржача. Успокоились. Села на стул.
- Ершова, я, когда сажусь, покрываюсь свинскими жирами.
Сказала я это, и глаза закрыла. Тишина. В тишине бульканье. Наливает.
- Где жиры?
- Вот. Три складки. Как у свиньи. Это жиры старости, Юля.
- Это кожа твоя, манда. Жиры старости у тебя на жопе, пиздаболка!
Дзынь! Дзынь! Пьём за жиры.
Хрустим палочками.
Смотрим на себя в микроволновку.
- Неси наш альбом, Жаба Аркадьевна – вздыхает Юля.
Ага. Это значит, скоро реветь на брудершафт будем. По-субботнему.
Торжественно несу старый фотоальбом. Смотрим фотографии.
- Да… - Через пять минут говорит Юлька, - Когда-то мы были молоды и красивы… И мужики у нас были – что надо. Это кто? Как зовут, помнишь?
- А то. Сашка. Из Тольятти. Юльк, а ведь я его любила по-своему…
- Хуила. Ебала ты его неделю, и в Тольятти потом выгнала. На кой он тебе нужен был, свисток плюгавый? Двадцать лет, студент без бабок и прописки.
- Да. – Соглашаюсь. – Зато красивый какой был…
- Угу. На актёра какого-то похож. Джин… Джыр… Тьфу, бля! Не, не Джигарханян… Джордж Клуни! Вспомнила!
Пять минут здорового ржача.
Переворачиваем страницу. Обе протяжно вздыхаем.
- Ой, дуры мы были, Лида…
- И не говори…
Остервенело жрём палочки.
Вся наша жизнь на коленях разложилась.
Мы с Юлькой в шестом классе.
Мы с Юлькой неумело курим в школьном туалете.
Мы с Юлькой выходим замуж.
Мы с Юлькой стоим у подъезда, и держим друг друга за большие животы.
Мы с Юлькой спим в сарае с граблями, положив головы на мешок с надписью «Мочевина».
- Уноси, Жаба Аркадьевна! – звонко ставит пустой бокал на стол Ершова, - Щас расплачусь, бля!
Уношу альбом.
Дзынь! Дзынь! Хрустим палочками.
- Я к чему говорю-то… - делает глоток Юлька, - Какого члена мы с тобой всё в девках-то сидим, а? Год-другой, и нас с тобой уже никто даже ебать бесплатно не станет. Замуж нам пора, Лида…
Замуж. Пора. Не знаю.
- Нахуя? – интересуюсь вяло, провожая взглядом розовый презерватив, пролетевший мимо моего окна, - Что мы там с тобой не видели?
- А ничего хорошего мы там не видели. Так пора уже, мой друг, пора! Рассмотрим имеющиеся варианты. Лёша?
Давлюсь, и долго кашляю. Вытираю выступившие слёзы.
- Лёша?! Лёша – стриптизёр из «Красной Шапочки»! У Лёши таких как я – сто пятьдесят миллионов дур!
- Ну, не скажи… Ты ж с ним целых три недели жила…
- Жила. Пока не сбежала. Нахуя мне нужен полупидор, который клеит в стринги прокладки-ежедневки, бреет ноги, и вечно орёт: «Не трогай розовое покрывало! Оно триста евро стоит! Его стирать нельзя!»? Спасибо.
Моя очередь.
- Витя! – выпаливаю, и палку жру, чавкая.
- Булкин?! Нахуй Булкина! Ты помнишь, как в том году мы сдуру поехали с ним гулять на ВДНХ, и как мы с тобой встали у какого-то свадебного салона, а он нам сказал: «Хуле вы туда смотрите, старые маразматички»?
Ржём.
Дзынь! Дзынь!
Юлька вперёд нагнулась, как кошка, к прыжку готовящаяся:
- Мишка!
Так и знала…
- Смешно очень. Мишка вообще-то уже женат.
- Не пизди. Он в гражданском браке живёт. Детей нет. Директор. Чё теряешься?
Вот пизда. На мозоль прям наступила…
- Он жену любит, Юль. Если почти за год он от неё не ушёл – никогда уже не уйдёт.
- Дура ты. Он детей хочет. А жена ему рожать не собирается, как ты знаешь. «Чтоб я в себе носила эту склизкую тварь, которая испортит мне фигуру? Никогда!» Тьфу, сука. Гвоздь ей в голову вбить надо за такие слова. – Юлька морщится. – А ты ему роди сына – сразу свалит!
- Угу. От меня свалит. Ершова, тебе почти тридцать лет, прости Господи дуру грешную, а несёшь хуйню. Это с каких пор мужика можно ребёнком к себе привязать? Ты дохуя, гляжу, Денисюка к себе Леркой привязала?
Выпиваю, не чокаясь. На Юльку смотрю.
- А кто тебе сказал, что я Денисюка к себе привязать хотела? Я вообще-то, если помнишь, сама от него ушла, когда Лерке пять месяцев было. Ты не сравнивай хуй с трамвайной ручкой.
Обиделась. Так нечего было первой начинать. Мишка – это табу. Все знают.
Молча наливаем ещё по одной. Дзынь! Дзынь!
Помирились, значит.
Смотрю за окно. В «Быдляке» репертуар сменился. Таркан поёт. «Ду-ду-ду». Значит, уже одиннадцать.
А ещё за окном виден кусок зелёной девятиэтажки. Смотрю на него, и молчу.
Юлька взгляд поймала. Бокал мне в руку суёт.
- Давай за Дениску, не чокаясь. Пусть земля ему будет пухом.
Пьём. В носу щиплет. Нажралась, значит. Глаза на мокром месте.
- Юлька… - скулить начинаю, - Я ж за Дениса замуж собиралась… Мы дочку хотели… Настей бы назвали! Как Динька хотел… Я скучаю по нему, Юль…
- Знаю. Завтра его навестим, хочешь?
- Хочу… Мы розы ему купим, да?
- Купим. Десять роз. Красных.
- Нет, белых!
- Белых. Как хочешь.
Молчим. Каждый о своём.
- Юль… - протягиваю палочку, - А зачем нам замуж выходить?
- Не знаю… - берёт палочку, и крошит её в пальцах, - У всех мужья есть. А у нас нету.
Шарю в пакете с палочками рукой, ничего не обнаруживаю, и лезу в шкафчик за сухариками.
- У меня Артём есть. – То ли хвалюсь, то ли оправдываюсь.
- А у меня – Пашка… - Запускает руку в пакет с сухарями.
- А Артём меня замуж позвал, Юль… - Теперь точно понятно: оправдываюсь.
Юлька криво улыбается:
- А то непонятно было… И когда?
- Летом следующим… Ты – свидетельница…
Громко хрустим сухарями, и смотрим в окно.
- А у меня поклонник новый. Владиком зовут. Хошь, фотку покажу? – Юлька лезет в карман за телефоном.
Смотрим на Владика.
- Ничё такой… - Это я одобряю. – Симпатичный. Тоже замуж зовёт?
В Юлькиных пальцах ломается ванильный сухарь. Губы растягиваются в улыбке, и тихо подпевают Таркану: «Ду-ду-ду-ду-ду…»
- Позовёт. Никуда не денется… А то ж это нихуя несправедливо получается: ты, значит, жаба такая, замуж собралась, а Ершовой хуй по всей роже? Ещё вместе замуж выйдем. Две старые маразматички, бля…
Ржём, и хрустим сухарями.
За окном – субботний вечер.
Старый тополь трясёт больными, пятнистыми листьями, и разноцветными презервативами.
В хач-кафе «Кабак Быдляк» поёт Таркан.
В куске девятиэтажки напротив, зажегся свет на втором этаже.
Завтра купим десять белых роз и пойдём к Денису.
А летом мы с Юлькой выйдем замуж.
А если и не выйдем – то это не страшно.
Семья у нас и так есть.
Я. Юлька. Наши с ней дети. Кот. Собака. И мешок ванильных сухарей.
- Воистину!
Дзынь!
Субботний вечер. За окном трясёт больными пятнистыми листьями и разноцветными презервативами старый тополь, из хач-кафе под кодовым названием «Кабак Быдляк», доносятся разудалые песни «Долина, чудная долина» и «Чёрные глаза», а мы с Юлькой сидим у меня на кухне, и тихо, по-субботнему, добиваем третью бутылку вина.
- Нет, ну вот ты мне скажи, - хрустит хлебной палочкой Юлька, вонзаясь в неё своими керамическими зубами, - Мы что, каркалыги последние, что ли? А?
Наклоняюсь назад, балансируя на двух задних ножках табуретки, и рассматриваю своё отражение в дверце микроволновки. Не понравилось.
- Ершова, - обращаюсь назидательно, - мы – нихуя не каркалыги. Мы – старые уже просто. Вот смотри!
Задираю рубашку, показываю Юльке свой живот. Нормальный такой живот. Красивый даже.
- Видишь? – спрашиваю.
- Нихуя, – отвечает Ершова, сдирая зубами акцизную наклейку с четвёртой бутылки, - А, не… Вижу! Серёжка в пупке новая? Золотая? Где взяла?
- Дура, - беззлобно так говорю, поучительно, - смотри, щас я сяду.
И сажусь мимо табуретки.
Пять минут здорового ржача. Успокоились. Села на стул.
- Ершова, я, когда сажусь, покрываюсь свинскими жирами.
Сказала я это, и глаза закрыла. Тишина. В тишине бульканье. Наливает.
- Где жиры?
- Вот. Три складки. Как у свиньи. Это жиры старости, Юля.
- Это кожа твоя, манда. Жиры старости у тебя на жопе, пиздаболка!
Дзынь! Дзынь! Пьём за жиры.
Хрустим палочками.
Смотрим на себя в микроволновку.
- Неси наш альбом, Жаба Аркадьевна – вздыхает Юля.
Ага. Это значит, скоро реветь на брудершафт будем. По-субботнему.
Торжественно несу старый фотоальбом. Смотрим фотографии.
- Да… - Через пять минут говорит Юлька, - Когда-то мы были молоды и красивы… И мужики у нас были – что надо. Это кто? Как зовут, помнишь?
- А то. Сашка. Из Тольятти. Юльк, а ведь я его любила по-своему…
- Хуила. Ебала ты его неделю, и в Тольятти потом выгнала. На кой он тебе нужен был, свисток плюгавый? Двадцать лет, студент без бабок и прописки.
- Да. – Соглашаюсь. – Зато красивый какой был…
- Угу. На актёра какого-то похож. Джин… Джыр… Тьфу, бля! Не, не Джигарханян… Джордж Клуни! Вспомнила!
Пять минут здорового ржача.
Переворачиваем страницу. Обе протяжно вздыхаем.
- Ой, дуры мы были, Лида…
- И не говори…
Остервенело жрём палочки.
Вся наша жизнь на коленях разложилась.
Мы с Юлькой в шестом классе.
Мы с Юлькой неумело курим в школьном туалете.
Мы с Юлькой выходим замуж.
Мы с Юлькой стоим у подъезда, и держим друг друга за большие животы.
Мы с Юлькой спим в сарае с граблями, положив головы на мешок с надписью «Мочевина».
- Уноси, Жаба Аркадьевна! – звонко ставит пустой бокал на стол Ершова, - Щас расплачусь, бля!
Уношу альбом.
Дзынь! Дзынь! Хрустим палочками.
- Я к чему говорю-то… - делает глоток Юлька, - Какого члена мы с тобой всё в девках-то сидим, а? Год-другой, и нас с тобой уже никто даже ебать бесплатно не станет. Замуж нам пора, Лида…
Замуж. Пора. Не знаю.
- Нахуя? – интересуюсь вяло, провожая взглядом розовый презерватив, пролетевший мимо моего окна, - Что мы там с тобой не видели?
- А ничего хорошего мы там не видели. Так пора уже, мой друг, пора! Рассмотрим имеющиеся варианты. Лёша?
Давлюсь, и долго кашляю. Вытираю выступившие слёзы.
- Лёша?! Лёша – стриптизёр из «Красной Шапочки»! У Лёши таких как я – сто пятьдесят миллионов дур!
- Ну, не скажи… Ты ж с ним целых три недели жила…
- Жила. Пока не сбежала. Нахуя мне нужен полупидор, который клеит в стринги прокладки-ежедневки, бреет ноги, и вечно орёт: «Не трогай розовое покрывало! Оно триста евро стоит! Его стирать нельзя!»? Спасибо.
Моя очередь.
- Витя! – выпаливаю, и палку жру, чавкая.
- Булкин?! Нахуй Булкина! Ты помнишь, как в том году мы сдуру поехали с ним гулять на ВДНХ, и как мы с тобой встали у какого-то свадебного салона, а он нам сказал: «Хуле вы туда смотрите, старые маразматички»?
Ржём.
Дзынь! Дзынь!
Юлька вперёд нагнулась, как кошка, к прыжку готовящаяся:
- Мишка!
Так и знала…
- Смешно очень. Мишка вообще-то уже женат.
- Не пизди. Он в гражданском браке живёт. Детей нет. Директор. Чё теряешься?
Вот пизда. На мозоль прям наступила…
- Он жену любит, Юль. Если почти за год он от неё не ушёл – никогда уже не уйдёт.
- Дура ты. Он детей хочет. А жена ему рожать не собирается, как ты знаешь. «Чтоб я в себе носила эту склизкую тварь, которая испортит мне фигуру? Никогда!» Тьфу, сука. Гвоздь ей в голову вбить надо за такие слова. – Юлька морщится. – А ты ему роди сына – сразу свалит!
- Угу. От меня свалит. Ершова, тебе почти тридцать лет, прости Господи дуру грешную, а несёшь хуйню. Это с каких пор мужика можно ребёнком к себе привязать? Ты дохуя, гляжу, Денисюка к себе Леркой привязала?
Выпиваю, не чокаясь. На Юльку смотрю.
- А кто тебе сказал, что я Денисюка к себе привязать хотела? Я вообще-то, если помнишь, сама от него ушла, когда Лерке пять месяцев было. Ты не сравнивай хуй с трамвайной ручкой.
Обиделась. Так нечего было первой начинать. Мишка – это табу. Все знают.
Молча наливаем ещё по одной. Дзынь! Дзынь!
Помирились, значит.
Смотрю за окно. В «Быдляке» репертуар сменился. Таркан поёт. «Ду-ду-ду». Значит, уже одиннадцать.
А ещё за окном виден кусок зелёной девятиэтажки. Смотрю на него, и молчу.
Юлька взгляд поймала. Бокал мне в руку суёт.
- Давай за Дениску, не чокаясь. Пусть земля ему будет пухом.
Пьём. В носу щиплет. Нажралась, значит. Глаза на мокром месте.
- Юлька… - скулить начинаю, - Я ж за Дениса замуж собиралась… Мы дочку хотели… Настей бы назвали! Как Динька хотел… Я скучаю по нему, Юль…
- Знаю. Завтра его навестим, хочешь?
- Хочу… Мы розы ему купим, да?
- Купим. Десять роз. Красных.
- Нет, белых!
- Белых. Как хочешь.
Молчим. Каждый о своём.
- Юль… - протягиваю палочку, - А зачем нам замуж выходить?
- Не знаю… - берёт палочку, и крошит её в пальцах, - У всех мужья есть. А у нас нету.
Шарю в пакете с палочками рукой, ничего не обнаруживаю, и лезу в шкафчик за сухариками.
- У меня Артём есть. – То ли хвалюсь, то ли оправдываюсь.
- А у меня – Пашка… - Запускает руку в пакет с сухарями.
- А Артём меня замуж позвал, Юль… - Теперь точно понятно: оправдываюсь.
Юлька криво улыбается:
- А то непонятно было… И когда?
- Летом следующим… Ты – свидетельница…
Громко хрустим сухарями, и смотрим в окно.
- А у меня поклонник новый. Владиком зовут. Хошь, фотку покажу? – Юлька лезет в карман за телефоном.
Смотрим на Владика.
- Ничё такой… - Это я одобряю. – Симпатичный. Тоже замуж зовёт?
В Юлькиных пальцах ломается ванильный сухарь. Губы растягиваются в улыбке, и тихо подпевают Таркану: «Ду-ду-ду-ду-ду…»
- Позовёт. Никуда не денется… А то ж это нихуя несправедливо получается: ты, значит, жаба такая, замуж собралась, а Ершовой хуй по всей роже? Ещё вместе замуж выйдем. Две старые маразматички, бля…
Ржём, и хрустим сухарями.
За окном – субботний вечер.
Старый тополь трясёт больными, пятнистыми листьями, и разноцветными презервативами.
В хач-кафе «Кабак Быдляк» поёт Таркан.
В куске девятиэтажки напротив, зажегся свет на втором этаже.
Завтра купим десять белых роз и пойдём к Денису.
А летом мы с Юлькой выйдем замуж.
А если и не выйдем – то это не страшно.
Семья у нас и так есть.
Я. Юлька. Наши с ней дети. Кот. Собака. И мешок ванильных сухарей.